«В традиционном мире Древней Руси на первом месте присутствовало «знание», а не «теория». Древнерусское философское мышление — это искусство «трансцендирования», «воспарения» над фактами физического мира, которые кажутся прочнее, твёрже и устойчивее всего. На самом деле опираться можно только на подлинную действительность — дух.
Дух возвышен, выглядит эфемерным, но на самом деле он и есть основа бытия.Для современного человека осознать данную философскую «концепцию» достаточно сложно, так как под «реальностью» мыслиться чисто физический мир, ограниченный временем и пространством. Для древнерусского человека подлинная реальность была куда более широкого порядка, чем телесная ограниченность. Данная «реальность» не являлась допущением, основанным на гипотезе или научном законе. Но восприятие также не имело ничего общего со «спиритуалистическими» верованиями в современном понимании.
Это реальное состояние, присущее определенному человеческому типу, опыт которого позволяет уловить нечто большее, чем просто телесные предметы. Реальность не укладывалась в гробы априорных форм. В гробах же только мертвящий прах, а не живые души. Души алчут жизни вечной, желают обрести нетленную внутреннюю форму уже здесь, в мире вещества. Только в этом случае появляется интерес к качественным, а не количественными различиям и неудержимая тяга ввысь, к духовному полёту.
«Незримое» было для средневекового человека также реально, как и данные физических органов чувств. Но именно это «незримое» и обуславливало сам образ жизни, как человека, так и всего общества. Таким образом, если в традиционном древнерусском понимании то, что сегодня принято называть реальностью, было всего лишь одной из возможностей более всеобъемлющего порядка, то «незримое» тем более не было тождественно «сверхъестественному»...
Равным образом окружающее человека сущее зачастую было олицетворением вечной «лишённости» того, что, имея собственный принцип и собственную причину вне себя, бесконечно протекает и ускользает от себя. В той или иной форме человек Древней Руси обнаруживал в собственном опыте то, что помрачает сущее и делает его ущербным. Он чувствовал тайну этого состояния окружающего мира, в котором присутствует вечное становление, нескончаемая неустойчивость.
С другой стороны, человек испытывал необходимость обретения и придания реальной формы бытия, обладанием принципа жизни в себе самом и в окружающем пространстве. Достижения цельной и подлинной жизни, не мятущейся в поисках иного и не расколотой потребностью в чём-то отличном от себя, преодоления иррациональной тяги к внешним формам. Нахождения иного состояния «бытия», уже не физического, а метафизического мира.
Помимо мира во всей полноте его форм как видимых, так и скрытых, средневековый человек ощущал и знал «сверхмир». Мир тел — это одновременно падение одного, а другой выступает как «освобождение» первого. «Духовность» в этом понимании выступает как то, выходит за пределы как жизни, так и смерти. Внешнее существование, видимая «жизнь» суть ничто, если она не является приближением к «сверхмиру», если её высшей целью не ставится освобождение от уз зла и несправедливости. Отсюда порочна и ложна всякая власть, человеческий закон, бессмысленно и преходяще всякое учреждение, если они не являются властью, законом и учреждением, подчинённым высшему принципу Бытия — данному свыше и устремлённому к высшему миру. Между вещами высшего порядка, как и между естественными вещами, существуют тайные связи и соответствия.
Все события, происходящие в материальном (дольнемъ) мире, возможны только тогда, когда соответствующее событие свершилось в высшем (горнемъ) мире. Всё происходящее является отражением мира горнего. Физический мир содержит лишь следствия, а вся причинно-следственная связь совершается в потустороннем, невидимом мире. Человек в такой системе чувствовал себя соединённым с изначальной силой вещей: он должен был жить одновременно физической жизнью и жизнью, которая соответствовала «сверхмиру». Подобное состояние не становилось для него причиной противоречия и трагедии. Связь с идеальным в нём не прерывалась.
Дух был живой силой, а не психическими проявлениями. С другой стороны, абсолютное (Божественное) не было чем-то потусторонним, постигаемым путём ухода от действительности, но самим центром его сокровенной жизни. Как говорил апостол Павел: «Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом» (Евр.11:1). То есть для человека в Древней Руси вера и является подлинным знанием. Это и есть свидетельство о действительном присутствии «оуповаемыхъ» вещей, то есть таких, которые дают возможность твёрдо надеяться, ждать с уверенностью, полагаться на Высшее Начало, ничем не смущаясь. Эти вещи не обладают пространственной формой и поэтому не могут быть предметом внешнего «мёртвого» знания. Вера в таком значении представляет собой знание о том, что пространственное и ценностное измерение действительности сопряжены друг с другом.
Верующий разум есть способность восприятия реальности сразу в двух измерениях: в феноменальном пространстве и ценностно-трансцендентном мире. Можно сказать, что вера есть способность не плоского, а объёмного восприятия реальности. Религиозное мышление видит природные явления в свете Божественного Присутствия. Не «результат» как в науке, не «мораль» как в литературе, а полнота восприятия жизни — вот подлинная цель философского познания в Древней Руси. [...]
Древнерусские мыслители не занимались решением вопроса: тождественен или нет субъективный образ с внешним предметом. Они понимали гносеологию как учение об истине. По словам Н.А. Бердяева: «Истина есть не предметная, бытийственная реальность, отражённая в познающем и вошедшая в него, а просветление, преображение реальности. Внесение в мировую данность качества, которого в ней не было до познания Истины и откровения Истины». Понять высшее, исходя из низшего, невозможно, потому что сама связь между ними образуется только тогда, когда низшее преобразуется высшим. Только в этом случае можно уловить те связи, которые не поддаются примитивной рационализации.
Главная отличительная черта древнерусского мировоззрения — это экзистенциальный характер. Конечная цель — это встреча с истиной, но истина открывается нам по своей воле. В нашей же воле лишь возвыситься до такого состояния души и духа, чтобы оказаться достойными принять дары. Высшая цель выходит за границы рационального восприятия. Духовный опыт нельзя повторить в лабораторных условиях научного эксперимента...
Философское объяснение мира, или как в нашем случае теодицеи, исходит из того факта, что мысль, подходя к границам своего законного рационального употребления, начинает приобретать характер метафор. Говоря о чём-либо, древнерусский философ одновременно говорит и о «несказанном», «непознаваемом». То есть философская мысль Древней Руси была насквозь пронизана ценностным отношением. В этом случае истина предстаёт как несокрытость, самооткровением направленности бытия на достижение его полноты. Кроме внешнего знания, существует и внутреннее знание. «Истина в своей основе есть не суждение, а живое бытие, данное в форме личности» (С.Л. Франк, «Свет во тьме»).
Древнерусские мыслители прекрасно осознавали опасность абсолютизации относительного, опасность превращения средства в конечную цель, то есть опасность утопического мышления. Феноменологическая редукция поднимает ego над всей сферой явлений, над всей вселенной. Чувство зависимости от сил природы, от вселенной переходит в чувство независимости, в чувство исключительности и абсолютности Я, и эта независимость есть утверждение зависимости вселенной от меня, от человечества.
Если абсолютизирование не доходит до Абсолютного, то оно абсолютизирует какую-либо конечную ценность или конечное бытие. На место Абсолютного Начала воздвигается идол или кумир, который есть мнимый Абсолют. [...]
Древнерусская мысль имеет совершенно иную направленность. Она отказывается от претензий на «чистоту» ради приобретения способности двигаться в глубину — к подлинному «бытїю». По мере продвижения к бытийственному центру сокращается расстояние между личностью и Идеалом. Чем ближе личность подходит к подлинным основаниям, тем более возрастает взаимодействие их духовных энергий. При этом конечный Абсолют становится недостижимым.
[...] Не жёсткая логическая структура слова является основным методом исследования, не слова как формализованные термины, а слова как живые символы. Объяснять нечто вовсе не значит свести это нечто к общепонятному, к общепризнанному. Объяснить — это значит найти такую выразительную, такую совершенную форму описания, чтобы «описываемое» стало органической частью самой личности.
Древнерусское, средневековое мировоззрение опирается на чувство жизни и на чувство, пребывающее в жизни. Оно символично. Каждым своим элементом, каждой точкой оно связано со всей сложностью жизни. Его трудно изложить, подобно тому, как трудно описать жизнь. Начинается рассуждение по одному методу, а переходит в другой, термины и понятия употребляются в одном смысле, а потом в других. Посылки вначале одни, а потом иные. Но всё это пребывает в единстве и тождестве. Истинный метод — непосредственное, жизненное восприятие предмета верой.
Всякая попытка превратить его в рациональное философское мышление является его полным непониманием. Таким образом переносится акцент с социального устройства на личность. С точки зрения автономии личности пышные, внешние декорации жизни мало чего стоят, когда центр тяжести перемещается внутрь, на творческое самоопределение личности, чувствующей себя самоценной единицей мира.
... в древнерусских представлениях о природе зла мы не найдём механическую смесь совершенно разнородных друг с другом не связанных идей, из которых каждый может себе [взять] подходящую. Мы не увидим субтильной или невыразительной философской казуистики, метафизического тумана, манипулирования удобными, но абсолютно бессодержательными философскими понятиями, примирения друг с другом самых противоречивых понятий и видимости некой метафизической системы.
Спасение, вечная жизнь достигается каждым человеком при непременном условии нравственного усовершенствования, которое и служит ближайшей целью напряжённой и всесторонней духовной работы. [...] Космос в своих основаниях содержит далеко не одно зло, но сохраняет вместе и благие, идеальные элементы и богоподобные качества. Поэтому жизнь мира и сам мир способны к восприятию искупления, к получению спасения, к постепенному, но действительному освобождению от зла, въевшегося в его природу.
Таким образом, «мир» не есть сплошное, безраздельное и безнадежное зло. Как не потерявший способности воспринять спасение, он должен и может быть преображен в царство Божие. С древнерусской, христианской точки зрения «κόσμος» служит ареной деятельности и поприщем взаимной непримиримой борьбы добра и зла, греха и благодати, и это будет продолжаться до тех пор, пока Христос «низложит всех врагов под ноги Свои», причём «последний враг истребится — смерть» (1Кор.15:25-26).
Андрей Щеглов, «Представления о природе зла в Древней Руси»