«В связи с событиями на Украине мы наблюдаем возвращение фашизма в европейскую политику. Но с анализом ситуации и чётким пониманием фашизма как исторического явления пока есть серьёзные проблемы. [...] Скатывание неолиберализма к прямой поддержке нацизма и фундаментализма – уже не теория, а очевидность.
[...] Не замечать эту неутешительную логику исторического процесса невозможно. Но когда возникает вопрос о сущности и истоках фашизма, главное – не дать исказить историческую картину в интересах неолиберального истеблишмента.Нередко для такого искажения используются концепции, опирающиеся на тезис о "вторичности" (и тем самым, меньшей виновности) фашизма по сравнению с коммунизмом. В рамках школы немецкого историка Э. Нольте и официальной установки на "нормализацию немецкой истории" в Германии принято считать, что гитлеровский режим – это реакция на сталинский режим, и поэтому Гитлера якобы нельзя считать агрессором. Факт перехода от политического противостояния к военным действиям (22.06.41) нередко не берётся в расчёт.
Впрочем, и сам предлог для перекладывания исторической вины с агрессора на жертву обычно ничтожен. Фашизм гораздо "старше" коммунизма, он родился намного раньше XIX века. [...] Идеология фашизма сделалась популярна после уничтожения коммунистической доктрины – фашизм давно признали закономерной реакцией на коммунизм. Эта мысль довольно распространена в правых кругах, когда речь заходит о фашизме. И это не случайно. Именно миф о мнимой »вторичности« фашизма переворачивает историческую »шахматную доску" (говоря словами Збигнева Бжезинского) на 180 градусов. Этот миф нуждается в системной и жёсткой критике. Не случайно именно он является наиболее охраняемым "редутом" либеральных историографов и социологов. Если мы собираемся вступать в битву за историю и выстраивать долгосрочную национальную политику, разговор в обществе на эту тему неизбежен.
Реальный фашизм гораздо старше ленинско-сталинского коммунизма по историческим меркам. Мы сейчас говорим не о чрезвычайной древности самих идей, как эгалитаристских, так и национал-языческих (что тоже важно), но об исторической конкретике. С исторической точки зрения фашизм отнюдь не является реакцией на коммунизм, но вытекает из условий и политико-экономических факторов либерального капитализма.
Именно поэтому определение фашизма, принадлежащее Ханне Арендт (с заменой на сомнительный "тоталитаризм" и не менее сомнительным расщеплением понятия "расизм"), далеко не лучшее. Оно явно уступает другому, автором которого является Георгий Димитров. Это определение, известное как "формула Димитрова", является классическим определением фашизма. В СССР оно считалось наиболее точным.
"Фашизм – это открытая террористическая диктатура наиболее реакционных, наиболее шовинистических, наиболее империалистических элементов финансового капитала... Фашизм – это не надклассовая власть и не власть мелкой буржуазии или люмпен-пролетариата над финансовым капиталом. Фашизм – это власть самого финансового капитала. Это организация террористической расправы с рабочим классом и революционной частью крестьянства и интеллигенции. Фашизм во внешней политике – это шовинизм в самой грубейшей форме, культивирующий зоологическую ненависть против других народов".
Главное в этом определении – установление прямой связи между фашизмом как идеологией и властью финансового капитала. А из этой связки следует, что фашизм есть продолжение ультраправой неолиберальной идеологии – идеологии крупного капитала. В связи с этим становится понятно, почему левые социал-демократы и коммунисты всегда подчёркивали связь между фашизмом и капитализмом, а либеральная теория "тоталитаризма" эту связь принципиально отрицает. Всё дело в целевых идеологических установках. Одно дело антисистемная позиция. Другое – дозволенные либеральным консенсусом исторические медитации.
Затушевать проблему исторических корней фашизма помогает бинарная теория тоталитаризма. Историк и социолог Борис Кагарлицкий по этому поводу справедливо замечает: "Либеральные социологи постоянно подчеркивают системную, социально-экономическую логику в тоталитаризме "левом", но почему-то столь же настойчиво и последовательно отрицают эту логику в случае тоталитаризма "правого". Мол, при отсутствии частной собственности ГУЛАГ получается обязательно, а в условиях буржуазного экономического порядка Бухенвальд и Освенцим получились совершенно случайно, как исключение".
Убеждение в "случайности" Бухенвальда и Освенцима крайне сомнительно. Оно противоречит не только левому взгляду на проблему, но – де-факто – идёт вразрез с тем, что было сказано в европейской социологии, политологии и историографии довоенного периода. Многое, написанное в Европе и США до войны, плохо согласуется с бинарной теорией тоталитаризма и другими идеями, сформулированными после войны Ханной Арендт ("Истоки тоталитаризма"), Карлом Поппером ("Открытое общество и его враги"), Фридрихом Августом фон Хайеком ("Дорога к рабству") и некоторыми другими авторами. [...]
Исходя из сказанного, легко понять, какой из двух тоталитаризмов является реальным фашизмом и насколько он связан с буквой и духом либерально-капиталистической глобальной экономики и рыночного общества. Тогда придётся признать, что использование понятия "тоталитаризм" как общего знаменателя для понятий "коммунизм" и "фашизм" попросту некорректно. [...]
Что же такое фашизм? Если не рассматривать понятие "фашизм" в узком значении (режим Муссолини), то это идея неполноценности той или иной группы, в отношении которой "закон не писан". Или превосходства какой-то группы, что логически одно и то же. "Неполноценность" может иметь разные маркеры: национальный, культурный (для оправдания колониальной экспансии), цивилизационный. Этот комплекс превосходства выступает трансцендентным обоснованием биологического и социального неравенства людей. Денежный строй практикует этот подход в рамках мировой колониальной политики.
В любом случае фашизм направлен против той части идентичности, которую человек в себе не может изменить. То есть человеку не оставляют выбора. При обычном авторитарном (тоталитарном?) режиме выбор есть: или скорректировать свои взгляды в публичном пространстве, или стать жертвой режима. Отличие фашизма в том, что он не оставляет человеку даже этого "или". Именно поэтому отождествление коммунизма при всех его недостатках и преступлениях с фашизмом – грубейшая ошибка, и теория "двух тоталитаризмов" Ханны Арендт является в этом смысле абсолютно кощунственной.
Дело в том, что фашизму, в отличие от коммунизма, человеческая личность не нужна даже как объект подчинения. Ему нужно, чтобы её просто не было. Это "лишняя" личность. Она или мешает ему, поскольку заселяет лакомую территорию, или является звеном в пищевой цепочке, материальным ресурсом, кормовой базой, "органикой" (при классическом колониализме). Отсюда и облетевшее интернет предложение фашиствующего журналиста Буткевича на "свидомом" украинском канале: убить 1,5 млн жителей Донбасса. Дело не в том, что они "неправильные", дело в том, что они лишние. В основе фашизма лежит логика исключения: есть люди и есть не-люди.
В германском варианте фашизма мы легко найдём точно такую же идею изменения этнического состава "восточных территорий", которая вылилась в геноцид евреев и восточных славян, в особенности русских (см гл. о "восточном вопросе" в "Mein Kempf" и брошюру "Der Untermensch" ("Недочеловек"). Когда сегодня рассуждают о фашизме, нередко уделяют слишком много внимания стилистике, внешним эффектам, некой имперской помпезности, а не сути дела. Например, говоря о Гитлере, редко когда забудут упомянуть об Олимпиаде и фильме Лени Рифеншталь. Но как раз эта история – побочный эффект политики, не связанный с гитлеровским фашизмом. Это элементы имперского пиара, который был, есть и будет при любых режимах, фашистских и нефашистских. Олимпиада в Германии не добавила и не убавила там нацизма. Дело не в ней, а в "Унтерменше", "восточном вопросе", антисемитизме, газовых камерах, евгенике и "расовой чистоте". Но это либеральным критикам фашизма не очень интересно: они боятся узнать среди этих идей свои собственные.
Помимо имперской эстетики либеральные критики любят ссылаться на "культ силы", "подчинение личности коллективу, скреплённому "идеей"", на саму эту "идею" (читай: сверхидею). Всё это явления частично нейтральные, частично негативные. Но к фашизму они имеют либо косвенное отношение, либо вовсе никакого. Подчинение личности коллективу или части коллектива, скреплённого идеей, существует при любом режиме. На иных условиях коллектив просто не существует. Жёсткость ("авторитарность") подчинения может быть разной. Но в случае с фашизмом дело не в самом подчинении или "идее", а в кастовости, то есть в изначальных статусных различиях разных частей общества (коллектива) по отношению к этой самой идее.
Без подчинения личности коллективу государство просто невозможно, а без сегрегации и градации (нацизма) возможно вполне. Собственно фашизм – это и есть градация "человеческого материала" по тем или иным признакам. Не классификация, а именно градация. Иногда дело доходит до отрицания существования той или иной этнической, культурной или социальной группы.
Вот яркий пример: разговор телевизионщика крымского "Нового канала" Олега Крючкова с главным редактором. Дело было в 2014 году до присоединения Крыма к России, Крым был еще украинским. "Мы снимаем митинг возле Верховного Совета, я пишу текст: "Крымские татары переиграли русских тактически и пришли на два часа раньше". Отправляю в Киев. Приходит правка: "Крымские татары переиграли пророссийски настроенных украинцев". Я говорю, мол, подождите, люди шли на митинг с плакатами на русском языке – они чётко позиционировали себя как русские, а главный редактор Максим Дыбенко мне отвечает, что на Украине не существует русских – русские живут в России. А на Украине есть только пророссийски настроенные украинцы. В России, говорю ему, живёт больше 200 национальностей, и всё это россияне. Мне ещё раз было сказано, что в Украине русских быть не может. На что я спросил, мол, если я по национальности русский, а не пророссийски настроенный украинец, живущий в Крыму, то у меня нет национальности? Мне заявили: значит, нет. Интересно, говорю, почему же тогда, в отличие от русских, крымские татары могут быть на Украине? В ответ было сказано, что крымские татары – это идиома. Интересно, знают ли крымские татары, что их на Украине считают идиомой?".
Ситуация сильнейшей культурной дискриминации здесь прослеживается довольно отчётливо. Русские в Крыму, как и в Донецке и Луганске, оказались "лишними людьми". Но в Донбассе заболевание перешло в следующую стадию и превратилось в геноцид.
В качестве побочного поэтического определения возможно следующее: фашизм – это простодушный (буквальный) либерализм. То есть либерализм, уже почти не прикрывающийся правом и доводящий свой основной принцип, принцип тотальной конкуренции, до логического конца. Причём среди прочего подобные сюжеты выявляют и фиктивность либерального права. В действительности право не предшествует политике, а постфактум оформляет реальный расклад сил и конфигурацию власти. А сценарий зависит от исторических обстоятельств. [...]
Вот почему "Национальная гвардия" Украины служит возможностью трудоустройства для членов майданных "сотен". И не случайно "небесная сотня" имени нацистского штурмовика Хорста Весселя скопирована с политических реалий еврофашизма германского образца. Отсюда и понимание украинской элитой европеизма как теории цивилизационной исключительности, а войны на Востоке как "конфликта менталитетов" (термин украинского МИДа).
Майдан в Киеве хорош, майдан в Донецке – терроризм? Отсюда и оговорка бывшего премьера Арсения Яценюка, назвавшего жителей Донбасса и Луганска "недолюдьми". Сегодня есть все основания для того, чтобы прибегнуть к "универсальной юрисдикции" с целью проведения нового Нюрнберга. В деятельности киевских властей есть все признаки нарушения Женевской конвенции 1959 г. "О защите гражданского населения" и Конвенции 1980 г.
На фоне этих преступлений крайне странно выглядят заявления Барака Обамы о том, что "Россия находится на неправильной стороне истории". По-видимому, знать, где "правильная сторона истории" – почётная прерогатива Das Herrenvolk, "расы господ". Этот политический провиденциализм возник на почве американского протестантского общества. Однако он ничем принципиально не отличается от восточного фундаментализма, от концепций радикального ислама. Просто этот западный "Талибан" до истории с Украиной был в России не так заметен. Теперь он как на ладони. В этом по идее и должен заключаться когнитивный тупик либерала: "демократические" США оказались куда жёстче и страшнее "авторитарного" Путина.»
Александр Щипков, «Традиционализм, либерализм и неонацизм в пространстве актуальной политики»